Ребенок просто
осваивает навык употребления знака и формальную структуру его функционирования без понимания и осмысления. С точки зрения Выготского, речь первоначально развивается независимо от мышления, проходя все стадии развития условного рефлекса.
Мышление и речь сталкиваются не в момент освоения речи ребенком, а гораздо позже: «На деле происходит непосредственное усвоение функций, и только на основе такого усвоения возникает позднее осознание пред мета» [5, с. 176].
На языке семиотики первичным является прагматический, а не семантический аспект оперирования знаком (текстом как
знаком).
Знак - это не результат мышления или понимания, знак - это результат ассоциации двух вещей, одна из которых становится знаком, а другая -
предметом.
Смысл же появляется при формировании логических процедур оперирования понятиями, как контроль за правильностью выполнения операций. Но этот мыслительный процесс происходит позже речевого процесса овладения связью между словами и вещами. Ключевая идея Выготского состояла в том, что речь, способность оперировать знаками сами по себе еще не являются показателем мышления. Но основа для последующего восхождения к смыслу здесь уже заложена.
По аналогии с нулевым знаком можно говорить и о нулевом смысле. Функция у него та же: запуск механизма взаимопонимания. Ведь смысл, в отличие от содержания текста, можно расщепить на другие смыслы.
С одной стороны, наша перцептуальная связь с миром действует постольку, поскольку мы относимся с доверием к существовавшим до нас рассказам.
Жизнь только в настоящем невозможна; мы постоянно скрепляем вещи и события клеем памяти - как личной, так и коллективной. Из-за того, что человеку даны два вида памяти (индивидуальная память, благодаря которой мы знаем, что делали вчера, и коллективная память, которая осведомляет), часто происходит путаница и наложение чужого опыта на
наш собственный. Зато это переплетение индивидуальной и коллективной памяти увеличивает срок нашей жизни, продлевая ее вспять во времени, и представляется нам обещанием бессмертия.
Нарратив - это жизнь с другими. А потому эта жизнь может длиться от Адама до Страшного Суда. Но с другой стороны, даже самый примитивный рассказ разворачивается в тройном пространстве:
- пространстве действия, в котором протекают события;
- в пространстве сознания, во внутренней речи и переживаниях персонажей, вовлеченных в действие;
- и в пространстве самого текста, объединяющем первые два и отделяющем его от других историй, пусть даже и о том же самом событии.
Тройственность пространства нарратива - его неотъемлемая составляющая, которая в определенной мере объясняет по всеместное присутствие обмана в рассказах на протяжении всей истории.
Действующие персонажи не просто обманывают: они мечтают, надеются, сомневаются и не могут решить, где видимость, а где действительность. Соответственно, в любых описаниях есть заданная неопределенность. «Описания реляционны, относительны, не репрезентациональны, они не напрямую воспроизводят события мира, каковы бы эти события ни были. Согласно подобному реляционному пониманию любых описаний, некое однозначное описание может рассматриваться в качестве видимой части описания двойного, описания “с обеих сторон”. Именно то, что находится на другой стороне однозначных описаний жизненных переживаний, то, что находится на другой стороне различаемого, то, от чего различение зависит, - именно это я здесь называю “отсутствующим, но подразумеваемым”.
Я нахожу поддержку подобного понимания природы описаний в идеях Грегори Бейтсона (Bateson, 1980) и Жака Деррида (Derrida, 1978), которые бросили вызов мифу присутствия, то есть идеального и ничем не опосредованного знания мира, изначального присутствия, проявляющегося во всех выражениях жизни, репрезентируемого в описаниях нашей речи и на письме» [15].
Разум никогда не свободен от предубеждений. Не бывает наивного взгляда или взгляда, достигающего первородной реальности. При поисках смысла, всеведующий рассказчик, как и «наблюдатель очевидного», не учитывающий относительность, исчезают, а вместе с ними растворяется и «чистая» реальность. Есть только гипотезы, версии, ожидаемые сценарии. И потому нельзя с уверенностью утверждать, что
«содержание формируется как ментальное образование, моделирующее тот фрагмент действительности, о котором говорится в тексте, а смысл - это мысль об этой действительности, т.е. интерпретация того, что сообщается в тексте. Содержание базируется на денотативных (референтных) структурах, отражающих объективное «положение вещей» в мире. Смысл же базируется в определенной степени на тематической организации текста, связанной с экспликацией
замысла автора, который при восприятии предстает как некоторый код, который следует расшифровать» [10, с. 143]. Смысл - это значимость содержания в структуре действий персонажей. Если же эти персонажи - предметы действительности, то смысл стоит за вопросами об их взаимодействиях, в непонятности этих взаимодействий. Чтобы обнаружить смысл, необходимо восстановить вопросы, на которые данный текст отвечает. Но он никогда не сводится только к содержанию.
Чтобы развести содержание и отношение этого содержания к предыдущим знаниям, необходимо встать на позицию относительности
точки зрения в акте нарратива. Человеческая жизнь есть рассказ, нарратив, сколь бы несвязным он ни был. И любая история станет понятнее, если рассмотреть иные возможные способы ее изложения. Это верно как в отношении жизненных историй, так и в отношении любых других нарративов. Именно смыслы историй и позволяют, как в строчке Иейтса, танец от танцора отличить. Относительная позиционность рассказчика - точка зрения - еще одна сущностная характеристика нарратива.
Рассказ это всего лишь рассказ. «Каждый человек - всегда рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней. Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать. <…> Пока живешь, никаких приключений не бывает. Меняются декорации, люди приходят и уходят - вот и все. Ни
когда никакого начала. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно. <…> Это называется жить. Но когда ты рассказываешь свою жизнь, все меняется; только никто этой перемены не замечает, и вот доказательство: люди недаром толкуют о правдивых историях. Будто истории вообще могут быть правдивыми; события развертываются в одной последовательности, рассказываем
же мы их в обратной. <…> И рассказ развертывается задом наперед: мгновения перестали наудачу громоздиться одно на другое, их подцепил конец истории, он притягивает их к себе, а каждое из них, в свою очередь, тянет за собой предшествующее мгновение. <…> Я хотел, чтобы мгновения моей жизни следовали друг за другом, выстраиваясь по порядку, как мгновения жизни, которую вспоминаешь. А это все равно, что пытаться ухватить время за хвост» [13].
Рассказ воссоздает соприсутствие в иной жизни. И потому здесь возникает диалогический разворот события, включая собеседника в иные контексты.
Последующая же децентрация собственной позиции рассказчика ведет к объективации опыта. Все объективное - многомерно, или, по выражению Уайта, полиисторийно. Но как пробиться к этому многомерию, чтобы встать в оппозицию к своему опыту?
Коммуникативных техник здесь было предложено множество: от катарсиса до психодрамы. Нарративные технологии, развивающие свои функции, предлагают особую форму организации такого опыта.
Понятие «отсутствующего, но подразумеваемого» основывается на представлении, что все выражения и тот смысл, который выражения пытаются передать, не извлекаются непосредственно из опыта переживания того явления, к которому отсылает выражение.
«Нарративное понимание» несет на себе всю тяжесть жизненного контекста и поэтому является лучшим средством («медиумом») для передачи человеческого опыта и связанных с ним противоречий. Согласно Дж. Брунеру, воплощение опыта в форме истории, рассказа позволяет осмыслить его в интерперсональной, межличностной сфере, поскольку форма нарратива, выработанная в ходе развития культуры, уже сама по себе предполагает исторически опосредованный опыт межличностных отношений.
Нарратив конструирует реальность. Технология нарратива может быть обозначена как диалогизация ситуации: включения других, рассмотрения позиций этих других, их переживаний и соотнесение всех этих позиций друг с другом, по другому, осмысление ситации.
Как структура репрезентирующая реальность, нарративная схема, является драматургической моделью определенной сферы жизни. «Нарратив имитирует жизнь, а жизнь имитирует нарратив. “Жизнь”, в этом смысле, такой же продукт человеческого воображения, как и “нарратив”. Она конструируется людьми в процессе активного поиска объяснений, того же самого, с помощью которого мы конструируем нарративы. Когда кто-то рассказывает вам о своей жизни <…> - это всегда скорее когнитивное действие, нежели кристально чистое изложение чего-то однозначно данного. В конечном счете, это нарративное действие. С психологической точки зрения, такой вещи, как “жизнь сама по себе” не существует. В крайнем случае - это результат избирательной работы памяти; в остальном же повествование о своей жизни представляет собой искусство интерпретации» [3, с. 11].
Протоколы свидетелей происшествия - яркое тому доказательство. Или, как неоднократно говорила известная в криминалистических кругах Мисс Марпл, люди не всегда понимают смысл того, что они видели.
Любой нарратив опирается на предзаданную схему. Нарративная схема повествования состоит как минимум из пяти элементов:
- Действующего лица (Agent),
- Действия (Action), \
- Цели (Goal),
- Обстановки (Setting),
- Средства (Instrument) и
- Трудности (Trouble) [Цит. по Брунер: 17].
Трудность - это то, что движет драмой; она возникает при несоответствии между двумя или более элементами из пентады. Кроме этого, нарративная схема может прямо моделировать репертуары главных интенций героев и сопутствующие им планы реализации.
Эти пять компонентов нарративной схемы создают познавательные предпосылки возможных фабул историй, разворачивающихся в рамках конкретной сферы жизни индивида, так, как он ее понимает.
Можно, следовательно, сказать, что в рамках нарративной схемы очерченная сфера являет себя для человека как пространство, в котором происходят особого рода истории. А именно, истории, основывающиеся на том, что типично для этой личности, имеющей определенные интенции, сталкивающейся со специфическими повторяющимися проблемами, в то время как среда и ее особенности создают условия и предопределяют шансы их решения.
Нарративная схема, как правило, только в общих чертах задает содержание пяти названных выше компонентов, но она же определяет весь спектр возможных рассказов, посредством которых индивид в со
стоянии интерпретировать понятным ему способом данную сферу жизни.
Степень влияния схемы на содержание конструируемого рассказа никогда не бывает полной и зависит от сферы жизни индивида (субъекта конструирования), а также от реальной последовательности событий. Индивид выступает в творческом качестве в нарративной интерпретации изменчивых событий, хотя его творчество и организовано схема ми, или правилами интерпретации. На базе схем
можно создавать бесконечное множество нарративов, которые используют, однако, ограниченное число правил конструирования.
Нарративная схема влияет на познавательные процессы индивида тем
же способом, каким и любая другая познавательная схема, или, истолковывая более широко, создавая определенные ограничения для структуры и содержания рассказов, создаваемых индивидом. Нарративная схема действует так, что индивид ожидает появления определенных содержаний, и предлагает правила интерпретации, осуществляющие специфическую категоризацию и интеграцию этих содержаний, в результате чего на основе этой схемы формируется их умственный образ. Схема позволяет «дополнить» (обычно неосознанно) содержание, деформируя данные истории (так называемый default values) в психологии познания. Можно, следовательно, сказать, что нарративная схема является механизмом нарративного конструирования реальности индивидом» [16].
Основная функция нарративной схемы, следовательно, состоит в том, что она управляет процессами понимания и принятия решения путем конструирования истории из поступающих (и провоцируемых решениями индивида) фактов. Нарративная схема является познавательной процедурой «чтения» потока событий таким образом, что понятными они становятся в контексте завершенной истории. В исто
риях действуют определенные герои с определенными интенциями, сталкивающиеся с определенными видами трудностей и имеющие определенные возможности и шансы справиться с ними. Немного утрируя смысл представленного выше положения, можно сказать, что нарративная схема в общих чертах определяет весь спектр возможных рассказов, посредством которых индивид в состоянии интерпретировать понятным ему способом выделенную сферу жизни.
Нарративная схема может иметь разный уровень детализации, в связи с чем степень детерминации содержания рассказа этими схемами может быть различной.
Теперь вернемся к нарративному пониманию текста как уже «остраненного опыта». Олдос Хаксли писал: «Опыт - это не то, что с нами произошло, это то, что вы делаете с тем, что с вами произошло». Один из создателей нарративного подхода в психотерапии Майкл Уайт, рассматривает жизни людей и их взаимоотношения как истории.
Нарративная терапия - беседа, в процессе которой люди «перерассказывают», т. е. рассказывают поновому, истории своей жизни. Это возможно, поскольку, повторимся, наши жизни мультиисторичны. Каждый момент содержит пространство для существования многих историй, и одни и те же события в зависимости от приписываемых им смыслов и характеров связей могут сложиться в разные сюжеты. Любая история не лишена некоторой степени неопределенности и противоречивости. И ни одна история не может вместить все жизненные обстоятельства.
С помощью вопросов, задаваемых психотерапевтом, клиент может вглядеться в написанное «мелким шрифтом», в скобках, сносках, комментариях, в те фрагменты личной истории, которые он в свое время предпочел не вписывать в главные сюжетные линии, но которые, тем не менее, никуда не делись, стоит только их вспомнить и заново вдохнуть в них жизнь.
Любой текст формируется как текст встречный: отвечающий, поясняющий, каким-либо образом реагирующий на другие тексты в ситуации взаимодействия. Обнаружение этих «стимульных» текстов -
задача профессионала, который может задавать вопросы, способствующие выявлению отсутствующего, но подразумеваемого, и его дальнейшему насыщенному описанию.
В нарративной теории отсутствует идея «нормы» и знания о том, каким человек или его отношения должны быть. Сам клиент выступает автором своей истории и экспертом в своей жизни, так как только
он может решить, что для него предпочтительно. Сотрудничая с клиентом, терапевт может помочь ему определится с предпочтениями, увидеть возможности, создать новую историю. «Вместо того чтобы со
ставлять натуралистический рассказ о том, что отсутствовало, но подразумевалось в выражениях людей, т.е. сводить это к представлениям о “человеческой природе” и неотъемлемо присущих ей особенностях, в рамках нарративных бесед мы способствуем насыщенному описанию посредством расспрашивания, выявляющего значимые исторические обстоятельства, которые создали контекст для различения в выражениях людей. <…> Беседы, распаковывающие подобные заключения о сущностных качествах, способствуют насыщенному описанию жизни и идентичности и новым возможностям для действия в мире, которые иначе не были бы людям доступны» [18].
Диалогизация рассказа, перерассказ с иной точки зрения некоторого важного события, объективизирует взгляд на ситуации жизни и способствует изменению отношения к ним, меняет смысл события.
М.М. Бахтин писал, что любой автор никогда не может отдать всего себя и все свое речевое произведение на полную и окончательную волю наличным или близким адресатам и всегда предполагает (с большей или меньшей осознанностью) какую то высшую инстанцию ответного понимания, которая может отодвигаться в разных направлениях. В раз
ные эпохи и при разном миропонимании этот нададресат и его идеально верное ответное понимание принимают разные конкретные идеологические выражения: бог, абсолютная истина, суд совести, суд
истории, наука, профессионал и т. п. Третий вовсе не является чем-то метафизическим - он конститутивный момент целого высказывания, и всегда может быть в нем обнаружен. «Каждый диалог происходит
как бы на фоне ответного понимания незримо присутствующего третьего, стоящего над всеми участниками диалога (партнерами)» [2, с. 306].
Если в социальной ситуации третьим, как в нарративной психотерапии, может выступать терапист. В контексте культуры сам текст, как знаковый субъект, выступает таким третьим, «стоящим над всеми участниками диалога». Три составляющие компоненты знака охраняют его единство и целостность.
Текст как знак есть триединство этих компонентов. Отсутствие одной компоненты не нарушает структуру знака, но переводит его в пограничное состояние, в зону творчества, где ему предстоит достраиваться до своей целостности, чтобы оставаться знаком, а не
растворяться в вещах и свойствах.
Интерпретированный особым образом нарративный мир является для нас миром «объективным». В определенном, характерном для нас понимании реальности мы не замечаем собственного участия, невидим присутствия наших знаний, эмоций, ценностей и культуры, в которой мы воспитаны. Мы не можем познать никакого иного «мира», кроме того, который узнаем в процессе наших интерпретаций.
Джером Брунер (1986) обратил внимание на то, что при нарративном способе интерпретации мира истина опирается не на логику аргументов, а на «жизнеподобие» (lifelikeness) познавательных фактов и, добавим, их подобие той жизни, какую мы имеем в опыте. Однако антропологи, культурологи, психологи, социологи выходят за пределы субъективного, «здравосмысленного» (common sense) познания очевидности и так называемой объективности нашего видения мира. Они стремятся выявить универсальные правила интерпретации реальности.
Заключение. Важнейшей атрибутивной характеристикой нарратива является его самодостаточность и самоценность. По замечанию Р. Барта, «если о чем-либо рассказывается ради самого рассказа, а не ради прямого воздействия на действительность, т.е., в конечном счете, вне какой-либо функции, кроме символической деятельности как таковой, — то голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть, и здесь-то начинается письмо»[1, с. 384]. Нарратив выступает собственно
человеческим способом понимания мира. Поток сознания люди преобразуют в истории. И, тем самым, делают свою жизнь осмысленной. Нарративное понимание мира универсально: оно пронизывает все формы организации человеческого опыта от мифов, поэм, романов, баллад, репортажей до повседневных бесед.
Люди пересказывают истории, свои и чужие, укрепляя память. Через нарративные структуры передаются в поколениях накопленные знания. В историях же воплощается полнота жизни. Естественность формы рассказа как средства выражения мыслей и переживаний является эпифеноменом
нарративного способа понимания мира, который, в свою очередь, возникает из нарративной структуры человеческого знания о мире.
В классической риторике была операционализирована смысловая трехчастность текста через алгоритмы его построения. В риторическом каноне текст изучался в трех пространствах: бытийном, мысли
тельном и коммуникативном.
Все вместе эти пространства текста организовывали смысл как функциональную составляющую воссоздающегося идеального бытия. И каждое из этих пространств выступало той сферой, на которой могла происходить кристаллизация смысла. Принципиально важно, что текст гетерогенен с точки зрения смысловой организации. И у него есть собственное намерение, кроме намерения автора и истолкователя. Обнаружить это «намерение» — значит указать на нулевой вариант смысла. Собственно только тогда можно говорить об авторских или читательских смысловых сдвигах в понимании текста. В отличие от содержания смысл отвечает на вопрос и может изменяться вместе с вопросом. Но без начальной, нулевой точки отсчета в смыслогенезе, текст не может быть рассмотрен в качестве субъекта коммуникативного акта.
В любом тексте можно обнаружить три слоя или три контура: бытийный, мыслительный и речевой.
Самый первый и основной уровень текста, безусловно, бытийный. Он воссоздает реальность, в которой далее происходит приращение смысловых слоев.
Важно, что смысл не сводится к содержанию текста, так как в отличие от последнего он всегда отвечает на вопросы о собственной значимости. В отличие же от содержания смысл поддается расщеплению на точки
зрения, на позиции в видимой ситуации. И смысл не складывается из отдельных элементов текста (денотатов), но воспроизводится сразу как целостное, клеточное образование, противопоставленное только другим смыслам текста. Антуан де Сент Экзюпери говорил так: «Кто бьет киркой, хочет знать, какой смысл в том, что он бьет киркой. Каторжник бьет киркой совсем не так, как изыскатель, которого удар киркой возвышает. Каторга не там, где бьют киркой.
Дело вовсе не в физических трудностях. Каторга там, где бьют киркой бессмысленно, где удар киркой не связывает работающего со всем человечеством» [14, с. 155]. С поиска смысла начинается работа с
текстом. В отличие от высказывания текст, как коммуникативный субъект, находит свое смысловое завершение в отношении с другими текстами, вступая в жанрово-стилистические области своего существования. А далее, с адресатом, с мыслимой аудиторией: у всякого текста она своя. И потому нарративный смысл, смысл взаимоотношений между нарративной действительностью и реальностью, внутри текстового пространства выступает начальной или нулевой точкой движения в восхождении к коммуникативному (духовному, по Оригену) смыслу текста. Но без этого уровня движение вообще не может начаться.
Смысл есть отношение к содержанию, сформированное в трех пространствах текста, ориентированных на действительность, другие тексты или же партнера по общению. Через зазор между содержанием и смыслами текста субъект выходит в рефлексивную позицию относительно своего понимания. Осознание себя понимающим, направляет человека к изучению процедур понимания. У понимающего человекаьпоявляется диалогический взгляд на способы взаимодействий.
Литература- Барт Р. Смерть автора // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989.
- Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.
- Брунер Дж. Жизнь как нарратив // Постнеклассическая психология. Социальный конструктивизм и нарративный подход. научно-практический журнал. 2005. № 1(2). C. 9-30.
- Веккер Л. М. Психические процессы. Том 2. Мышление и интеллект. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1976.
- Выготский Л. С. История развития высших психических функций // Выготский Л.С. Собрание сочинений: в 6 т. Т. 3. Проблемы развития психики. М.: Педагогика, 1983.
- Гальперин П. Я. К проблеме внимания // Хрестоматия по вниманию. М.: МГУ, 1976. С. 220-228.
- Гудмен Н. Способы создания миров. М.: Идея-Пресс; Логос; Праксис, 2001.
- Лотман Ю. М. Текст как семиотическая проблема // Ю.М. Лотман. История и типология русской культуры. СПб., «Искусство-СПБ», 2002.
- Никитина Е. С. Вариант истории развития нарратива в лицах и без сюжета // Журнал практического психолога. Специальный выпуск. Текст как субъект понимания, 2013. № 3. С. 78-93.
- Новиков А. И. Текст и его смысловые доминанты. М.: Институт языкознания РАН, 2007.
- Ориген. О началах / Пер. Н. Петрова. Казань, 1899. Переизд.: Рига, 1936; Самара, 1993; Новосибирск, 1993.
- Рикёр П. Время и рассказ. М.; СПб.: ЦГНИИ ИНИОН РАН: Культурная инициатива: Университетская книга, 2000.
- Сартр Ж.-П. Тошнота. М.: «АСТ, Фолио», 2001.
- Сент-Экзюпери А. де Смысл жизни. М.: Эксмо, 2013.
- Уайт М. «Отсутствующее, но подразумеваемое»[Электронный ресурс]: Материал, представленный на конференции по нарративной терапии и работе с сообществами в Аделаиде в феврале 1999 года.
- Bruner J.S. Actual Minds, Possible Worlds. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1986.
- Trzebinski J. Narracyjne konstruovanie rzeczywistosci // Narracja jako sposob rosumienia swiata / Pod red. J. Trzebinski. - Gdansk: Gdanskie Wydawnictwo Psycologiczne, 2002. P. 17-43.
- White M. Narratives of therapists' lives. Adelaide: Dulwich Centre Publications.1997. P. 3-24.
Никитина Е.С. О понятии нулевого смысла текста // Культурно-историческая психология. 2015. Т. 11. № 2. С. 108 - 117.