Я снова это сделала.
Раз в десять лет
Я переживаю это.

Моя кожа - чудо во плоти, она сияет
как лампа нацистов из плоти.
Моя правая нога -

тяжёлое пресс-папье.
Мое лицо - безликое, стройное
еврейское полотно.

Мой враг, сними
с лица простынь.
Страшна ли я?

Глазницы, нос и набор зубов.
Гнилой запах изо рта
Через день пропадет.

Скоро, плоть, съеденная
могильной пещерой, будет
уютно лежать на мне.

А я - молодая женщина!
Мне всего тридцать, и, как кошка,
я могу умереть девять раз.

Это уже третий.
Как же мерзко разлагаться
каждые десять лет

На миллионы частиц.
Хрустящая орешками толпа
пробивается, чтобы лицезреть,

Как меня раздевают: вот моя нога, а вот рука.
Добро пожаловать, дамы и господа,
на величайший стриптиз.

Вот мои ладони,
а если посмотреть вниз, то и колени.
Быть может, я правда просто тело - и больше ничего.

Но я остаюсь женщиной все равно.
В первый раз мне было десять лет
и все произошло случайно.

Во второй раз я
хотела уйти навсегда, но
лишь захлопнулась

как морская раковина.
Им пришлось взывать и срывать
с меня червей, как жемчужины.

Умирать - это искусство,
как и все на этом свете.
Я делаю это очень хорошо.

Я делаю это изощрённо
И очень правдоподобно.
Думаете, это призвание?

Наверное, ведь так банально умереть в грязной камере.
ведь так просто умереть от старости.
Моя смерть - вот что театрально!

Это возвращение средь бела дня.
То же место, те же лица, так же
одичало кричит толпа:

«О, чудо!»,
Что сбивает с ног меня.
Велика плата

Чтобы узреть мои шрамы.
Велика плата, чтобы слушать удары
моего сердца - оно кричит от боли.

И как же дорого услышать меня,
потрогать или выпить
хоть каплю крови,

прикоснуться к одежде.
Ну что, мой Враг,
Ну что, мой Доктор.

Я - Ваше создание,
Я - Ваше сокровище,
Дитя из золота,

Меня плавят - я кричу.
Вся верчусь и горю.
Вашу заботу я ценю.

Зола, зола.
Протыкаете, ворошите меня.
Но здесь лишь кости и плоть.

Вам завещаю и торт из мыла,
и пару сотен колец, и вот:
золотая пломба.

Остерегайтесь меня,
Бог,
Люцифер.

Ведь я верю и знаю, что это не конец:
Я восстану из пепла с волосами из огня
И всех людей заглочу, как воздух.

Ночное небо всего лишь разновидность копирки,
Чёрно-синее, с отпечатками множества звёзд,
Впускающих свет – за просветом просвет –
Белый, как кость, как смерть, что маячит за всем.
Под взглядами звёзд и оскалом луны
Он мечется по пустыне подушки, бессонница
Распростёрла во все стороны свой мелкий, бередящий песок.

Снова и снова старый зернистый фильм
Обнажает конфузы – промозглые дни
Детства и юности с прилипчивыми мечтами,
Лица родителей на длинных стволах, то строгие, то в слезах,
Его довёл до слёз сад искривлённых роз.
Лоб его в буграх, как мешок с камнями.
Воспоминанья толкутся, пробиваясь на авансцену, как кинозвёзды, вышедшие в тираж.

Таблетки его не берут – ни красные, ни пурпурные, ни голубые –
Как они озаряют скуку затянувшегося вечера!
Эти сладковатые планеты на время
Отвоевали ему жизнь, крещённую в не-жизни,
И сладкое заторможенное пробужденье беспамятного младенца.
Теперь таблетки выдохлись и поглупели, как античные боги.
Их маково-сонные краски не помогают ему.

В голове его интерьеры серых зеркал.
Любой жест моментально летит вдоль по аллее
Уменьшающихся перспектив и в конце
Стекает, как вода в отверстие раковины.
Он не может уединиться в комнате, лишённой век,
Голые провалы глаз широко раскрыты,
Уставившись на неустанное мерцанье происходящего.

Всю ночь напролёт в гранитном дворе незримые кошки
Вопят, как женщины или разбитые скрипки.
Он уже чувствует, как рассвет, его белая болезнь,
Подползает с массой тривиальных повторов.
Теперь город – карта жизнерадостного щебета,
И повсюду люди с серебряно-слюдяными и пустыми глазами
На работу едут рядами, точно им недавно промыли мозги.